Миссис Хемингуэй - Страница 60

Мэри быстро ретировалась – не в ее характере было путаться под ногами у мисс Марты Геллхорн, или как там к ней полагается обращаться.

Когда все уже расходились, Мэри заметила лисий палантин, небрежно брошенный на спинку кресла. Типичная безалаберность приезжих: за такую теплую вещь любой лондонец пойдет на все. Мэри протянула руку, погладила серебристый мех, на ощупь похожий на собачий, потрогала острые зубы.

– Простите, – раздался голос позади нее.

Мэри обернулась, чувствуя, как лицо заливает краска, словно она только что попыталась украсть палантин.

– Это мое, – сказала Марта. – Вижу, здесь нельзя оставлять вещи без присмотра.

Она с улыбкой подняла его, перебросила через плечо и одарила Мэри белоснежной улыбкой.

– Чао! – небрежно кинула она и удалилась из маленькой квартирки в Челси. Следом вышли оба летчика.

* * *

Эрнест подошел на десять минут позже, не спеша, хотя и извинился за опоздание. С таким же прекрасным загаром, как у жены. Теперь он казался крупнее, чем ей запомнилось с первой встречи, – очень статный мужчина. Лицо выдавало слабость к спиртному – общую беду всех корреспондентов в Лондоне.

– Какой прекрасный пиджак, Мэри. – Он уселся напротив.

– Спасибо, – ответила она, – я перешила пиджак мужа.

Эрнест стряхнул пыль со скатерти – лен еще хранил следы от ногтя Мэри.

– Он бывает в Лондоне?

– Редко. Так что пиджак ему не очень нужен.

Эрнест улыбнулся.

– А хорошо ли это по отношению к бывшему мужу – относить его вещи к портному и кромсать их ножницами?

– По отношению к бывшему мужу это было бы прекрасно. Однако речь идет о действующем. Ноэль Монкс все еще остается моим супругом.

– Ноэль Монкс? – кажется, он вовсе не удивился, что она замужем. – Я пересекался с ним в Испании.

Мэри об этом знала. Когда она написала Ноэлю, что собирается пообедать с Хемингуэем, тот ответил, что помнит его по Испании как крикуна и задиру. Однако человек, сидевший напротив, не был похож ни на того, ни на другого. Наоборот, выглядел немного напряженным, и Мэри это позабавило. Сначала он вообще взял меню вверх ногами и скорчил потешную гримасу, прежде чем его перевернуть. Было интересно, что он выберет.

Он отложил меню.

– Мне показалась, вам нравится на войне, Мэри.

– Нисколько. Кому такое может понравиться. – Она махнула рукой в сторону полуразрушенного здания: длинная занавеска все еще хлопала на ветру в разбитом окне.

– Военные корреспондентки – как такси. То ни одной на многие мили вокруг, а потом вдруг появляются все сразу.

– Сами военные не жалуются.

– Еще бы. Не могу себе представить, чтобы кому-нибудь взбрело в голову жаловаться на вас.

– Или на вашу жену.

Он промолчал. Мэри углубилась в чтение меню. Выглядел Эрнест вальяжно, но при этом несколько неуверенно, словно сам не очень понимал, что ему делать в этом городе, где на первое подают бараний бульон, а на второе бомбежку.

Подошел официант. Ему пришлось ждать на жаре, вдыхая выхлопы автомобилей, – Эрнест выбирал долго.

– Вы знакомы с ней? С моей женой? – спросил он, когда официант отошел.

– Я встретила ее на вечеринке пару месяцев назад. Она меня едва ли вспомнит – мы обменялись несколькими фразами.

– Думаю, ей было досадно встретить там другую женщину, занимающуюся тем же самым. – Эрнест провел пальцем по зазубренному лезвию ножа. – Марта прибыла сюда на судне, груженном динамитом. Вот до какой степени она любит войну. Готова сама взлететь на воздух, лишь бы увидеть, как это произойдет с другими. У моей жены специфические установки.

– Она там всех впечатлила.

– А где это все происходило?

– У одного парня из «Геральд трибьюн».

– Она была не одна?

Мэри покачала головой. Если Эрнеста интересуют польские летчики, пускай выясняет сам. Мэри подвинулась на стуле: в голодной Англии присланный матерью новый пояс с резинками быстро стал великоват и ерзал. Нечаянно коснувшись коленом его ноги под столом, она покраснела.

– Прошу прощения.

Но Эрнест витал в своих мыслях.

– У моей жены вполне четкие представления о том, какой должна быть ее жизнь. Обязательно с участием жертв жестокого насилия. Она не может жить спокойно, если рядом не страдает какой-нибудь бедолага. Ну, что для мужчины утрата, то для женщины приобретение.

– Так почему вы прибыли сюда?

– Пришлось. Был запилен до полусмерти.

– Запилить до полусмерти Эрнеста Хемингуэя? Оригинально!

Им принесли еду. Эрнест задумчиво посмотрел на темное варево, в котором плавали микроскопические кусочки картошки. Его подали с тонким тостом.

– Почему я не остался дома? Хороший вопрос.

Он пожевал хлеб, словно испеченный из муки пополам с песком. Потом отломил кусочек и бросил крошки голубю – тот замолотил крыльями, как миксер.

– Осторожно! Я едва не нарвалась на английскую расстрельную команду, когда выкинула кусок заплесневелого сыра!

Мэри ее сэндвич с едва угадывающимся ломтиком солонины показался просто божественным: вкус приличной еды успел давно забыться. Она стеснялась есть слишком быстро, но, подняв глаза, увидела одобрительный взгляд Эрнеста – похоже, ему нравился ее аппетит.

– У вашей жены репутация бесстрашной женщины.

– Она и вас заставила это почувствовать?

Мэри подняла брови, вспомнив слова приятеля о том, что Эрнест и Марта на грани развода.

– В браке иногда бывает слишком тесно вдвоем. Особенно если эти двое – я и Марта Геллхорн. Вы ведь не пишете, Мэри?

– Только для газет.

Кажется, ответ Хемингуэю понравился. Он не спускал с нее своих темных глаз, а посетители ресторана таращились сквозь стекло на знаменитого писателя, который прибыл в Европу разобраться, что же здесь происходит на самом деле. Эрнест безо всякого удовольствия принялся за свой суп, и они заговорили о войне. Мэри понимала, что они встречаются по делу, но, выходя из квартиры, почувствовала: в этом приглашении на обед с Эрнестом Хемингуэем было и еще что-то. Она рассказала ему, как в 1940-м бежала из Парижа в Биарриц, а оттуда морем в Англию. Говорила о бомбежках Лондона, о разорванных на части домах, о повисшем в воздухе кресле с аккуратно развешенным на нем воскресным костюмом. Как вначале, когда люди боялись сирен, она видела женщин, бежавших в бомбоубежище с намыленными головами. О вездесущей каменной пыли в воздухе, от которой невозможно отмыться. О том, каким счастьем стала для нее банка арахисовой пасты, залитой стаканом растительного масла. «Настоящее масло! Представляете! Это означало, что я смогу что-нибудь поджарить на сковородке!»