Миссис Хемингуэй - Страница 68

– Озорница, ты же не покинешь меня так скоро? По крайней мере останься, чтобы переодеться. Смотри, с тебя лужа натекла на пол.

Эрнест подвел ее к кровати, и они сели, оба в мокрой одежде.

– Скажи, чего ради я разрушила свою прекрасную первую семью? Ради кошмарной второй?

– Срываюсь иногда. Прости меня. – Он улыбнулся.

Но она его еще не простила.

– Эрнест?

– Да?

– Пожалуйста, обещай, что не будешь меня обижать.

– Обещаю, Котенок. Мне так жаль. Я исправлюсь. Вот увидишь.

– И мне нужно от тебя еще кое-что.

– Все, что пожелаешь, – страстно ответил он.

– Сними эту чертову Мартину военную карту со стены. Меня ужасно раздражают эти натыканные повсюду булавки.

– С превеликим удовольствием, – рассмеялся он.

* * *

С прошлым Мэри покончила легко, точно погрузившись в теплую ванну. Теперь ей казалось, что холодная Европа была в ее жизни много веков назад. Было смешно вспоминать, как она стремилась не отстать от Марты. В профессиональном отношении догнать Марту ей не удалось – зато удалось заполучить ее дом. Мэри вспоминала, с каким высокомерием Марта потянула чернобурку: «Это мое!» «Зато, – думала Мэри, оглядывая утопающую в цветах виллу, – это больше не твое».

Жизнь, которую Мэри вела на «Финке», не приснилась бы ей даже в самом прекрасном сне. Стояли теплые дни, которые она проводила в хлопотах: ухаживала за садом, истребляла термитов, ремонтировала дом. Они с Эрнестом выходили в море на «Пилар» и отправлялись к островам Бимини или заплывали в бухту Кохимар, чтобы наловить себе на ужин марлинов или дорадо. По утрам она плавала нагишом в море, совершая полумильный заплыв перед обедом, а по вечерам они пили ледяной дайкири. Каникулы в Италии, Нью-Йорке, Франции, фиеста в Сан-Фермине, сафари в Восточной Африке. На пятидесятилетие Эрнеста они обедали в саду со всеми своими друзьями: суп из восковой тыквы, курица по-китайски с грибами и рисом, мороженое в половинках кокоса.

После обеда гости стреляли по кокосам с завязанными глазами, и тот, кому удавалось сбить плод, получал поцелуй от именинника (мужчинам тоже полагалась такая награда).

Мэри воспользовалась старым винчестером Марты и выиграла три самых страстных поцелуя за вечер.

– С полусотней, Барашек! – мурлыкала она, глядя на выросших Патрика и Грегори, которые отправились за своими кокосами.

– Ты мой дружочек, – ответил он, обняв ее за талию.

Что за жизнь тогда была! А потом вышел «Старик и море»: миновал долгий период забвения, мир снова помешался на Эрнесте Хемингуэе. Восторженные отзывы, продажи и Нобелевская премия – кажется, большего и желать нельзя!

37. Кетчум, Айдахо. Сентябрь 1961

Из леса Мэри видит, что к дому приближается машина. Во всяком случае капот однозначно нацелен на дом, теперь формально считающийся ее. Небо этим утром такое высокое и бездонное, что автомобиль кажется крохотным. Сердце обрывается. Гости.

Подойдя чуть ближе, она видит старенький «фордик», до того побитый, точно его забросали камнями индейцы айдахо. Из машины выходит мужчина, он заглядывает в одно из окон гостиной, прижимая ладони к стеклу. Потом отступает назад, оглядывая мощные очертания дома, словно оценивая силу противника. Лица поначалу не видно: шляпа да воротник. Но когда мужчина направляется обратно к машине, Мэри узнаёт его.

Эрнест перевернулся бы в гробу, если бы увидел Гарри Куццемано на пороге своего дома.

– Миссис Хемингуэй! – окликает он. И улыбается как ни в чем не бывало. Пожалуй, с возрастом он стал посимпатичнее, легкая полнота ему шла – она смягчила угловатость черт. Шрам, который при их последней встрече в отеле «Ритц» был багровым («от своих досталось», кажется, так он объяснял тогда в лобби-баре), цветом теперь почти не выделялся на фоне щеки, хотя все так же ее уродовал.

– Как я рад вас видеть. – Он мягко пожимает ей руку.

– Мистер Куццемано, какой сюрприз.

Мэри ощущает, что он разглядывает ее. Пожалуй, она сильно изменилась с парижских времен.

Его лицо принимает скорбное выражение.

– Миссис Хемингуэй, я сочувствую вашей утрате.

Мэри кивает в ответ.

Ей всегда было немножко жаль Куццемано, ведь на этого человека частенько обрушивалась вся сила гнева Эрнеста. А с другой стороны, Гарри постоянно сам нарывался, как зверь, что вытягивает шею, подставляясь под лассо, – своими назойливыми письмами, поздними телефонными звонками и объявлениями во французских газетах насчет злосчастного саквояжа. Создавалось впечатление, что Куццемано пойдет на что угодно, лишь бы привлечь внимание Эрнеста.

– Что вы здесь делаете?

– Знаете, я всегда опасался, что Эрнест пристрелит меня, как только я покажусь на подъездной дорожке. Теперь, полагаю, я в безопасности, – говорит он, вероятно, считая это ответом на ее вопрос.

– Вы здесь проездом?

Гарри Куццемано кивает, но в подробности не вдается.

– Откуда вы едете?

– С юга.

Его голубые глаза смотрят так пронзительно, что Мэри отводит взгляд.

– Может, войдете? – спросила она, не зная, что еще сказать.

Куццемано кивнул и широким шагом направился к двери.

– Тут заперто. – Мэри не двинулась с места. – Мы обойдем сзади.

* * *

Едва Куццемано переступает порог, как выражение его лица меняется. Было бы несправедливо думать, будто он глух к эманации, словно излучаемой этими стенами.

– Как живой. – Гарри не в силах оторвать взгляд от портрета, висящего в стенной нише. Эрнест неотрывно смотрит на них – глаза как дуло двустволки. Широкая улыбка; седая борода почти достигает рамы. Когда Эрнестова борода требовала стрижки, Мэри дразнила его Санта-Клаусом.