Миссис Хемингуэй - Страница 39

Файф методично вытаскивает с полок книги, ища, как ранить его побольнее. Она сваливает их в стопки – отдельно с дарственными надписями, отдельно первые издания. Потом раскрывает те, которые кажутся наиболее ценными, и выписывает на отдельный листок библиографическую информацию – издательство, город, год. Ищет пометки на полях – ведь любая запись его рукой может прибавить нолик к цене. В саду слышатся голоса – это Мерфи вернулись с вечеринки. Джеральд приготовил чай, и они с Сарой уселись у бассейна. Эрнест, видимо, все еще сидит в «Неряхе Джо».

Файф смотрит на них сверху, из его кабинета, одинокая и пьяная.

Костюмы Сары и Джеральда совершенно изодрались – кока-кольные глаза отвалились, кое-где на месте коробок от хлопьев торчит проволока.

– Так значит, все? Все кончено? – Джеральд сжимает кружку обеими руками. – Это же надо быть такой скотиной?

– Думаю, он старается не быть жестоким. Хотя иногда становится таким хамом, что терпеть это невозможно. – Сара принимается сдирать с мужа остатки карнавального костюма.

– Что ты делаешь? – смеется он.

– Я хочу добраться до твоего сердца и нацарапать на нем свои инициалы. Чтобы любая женщина знала, что ты мой. – Она уже окончательно избавила Джеральда от обличья робота и теперь целует его в грудь, туда, где сердце.

Смотреть на это невозможно. Файф медленно сползает на пол у стола Эрнеста. Сколько еще женщин сидят сейчас за пишущими машинками на Среднем Западе, или читают романы Хемингуэя посреди прекрасного английского газона, или выполняют редакционное задание где-нибудь в Китае и не ведают, что любую из них могут выхватить из безвестности и сделать очередной миссис Хемингуэй.

Снизу снова слышится голос Сары:

– Обещай, что ты никогда не оставишь меня!

– Да куда я денусь.

Файф встает, комкая в руках исписанный листок – письмо, адресованное Куццемано. Нет, на это она пойти не может! Скомканная бумага летит на пол.

Выходя из кабинета, она видит Сару и Джеральда: оба уснули в одном шезлонге под ночным небом Флориды среди останков роботов. Вокруг разгуливают павлины.

Марта

23. Париж, Франция. 26 августа 1944

Говорят, ее Свин освободил «Ритц».

Лежа на разобранной постели в другом отеле, Марта воображает, как Эрнест, сидя по обыкновению на любимом барном стуле, заказывает мартини для своих солдат. И наверняка размышляет о своей жизни в Париже в двадцатые, когда он был беднее и счастливее, когда женился впервые. Он готов без конца прокручивать свои воспоминания о тогдашней парижской жизни, пока их вконец не истреплет. Сегодня он наверняка тоскует по своей убогой парижской квартирке и потерянной навсегда «святой Хэдли» – тонкой натуре, надо думать, судя по тому благородству, с каким она сложила с себя титул миссис Хемингуэй.

Титул, который Марта уже успела возненавидеть.

Ей самой всегда больше импонировала другая миссис Хемингуэй, – та, которую она сама сместила. Ведь у Файф хватило силы духа на ненависть вместо жалкой капитуляции на манер Хэдли. Быть хорошей – для женщины это вообще катастрофа. Лучше стать дьяволом во плоти или сдохнуть! Говорят, Хэдли и Файф до сих пор дружат, перезваниваются, обсуждают детей и здоровье их бывшего мужа. Марта с Файф ни разу не разговаривали с тех самых каникул в Ки-Уэст. Да и к чему? У нее в этой игре другие правила.

Эрнест как маленький лелеет воспоминания о Хэдли, Файф в его рассказах всегда предстает дьяволом. Марте хотелось бы знать, кем станет для него она, когда закончится нынешняя история.

Не вставая с постели, Марта тянется к бутылке – виски успокаивает и помогает думать. Вчерашняя поездка в Париж была не из легких, до сих пор болит в груди – возможно, сломано ребро. Когда этим утром Марта прибыла в отель «Линкольн» – с пишущей машинкой, ранцем и скаткой постельного белья в руке, – портье, стоило ему увидеть ее фамилию в паспорте, немедленно с большим чувством расписал ей эскапады мужа. Якобы вчера на рассвете Эрнест со своим ребятами освободил от немцев «Ритц», вышвырнув бойцов люфтваффе и их шлюх прямо из постелей.

Что ж, это вполне в духе Эрнеста: где бы он ни появился, всегда должен быть в свете прожекторов. Боксер, укротитель быков, рыбак, солдат, охотник – ему просто необходимо всегда и во всем выглядеть героем. Но все годы своего замужества Марта скучала по тому простому парню, с которым ей было так весело в Испании.

От виски бешенство только разгорается. Какое позерство – разгуливать вот так по городу с видом воина-освободителя. И почему никто вокруг не видит, что героизм этот – липовый? Так, значит, он освободил «Ритц»?! Кто бы сомневался!

Ведь Свин прекрасно знал, что отель – единственное место в городе, где еще сохранилась выпивка.

Но сегодня он увидит: Марту ему не обдурить. Сегодня она покажет ему, кто он такой, раздерет в клочья его самомнение – вот этими когтями! Все кончено! Она вышвырнет в помойку имя миссис Хемингуэй – с тем же упоением, с каким ее предшественницы домогались этого титула. Сегодня Марта бросит своего мужа.

В номере невыносимо жарко. В окно тянет гарью и доносятся восторженные крики парижан. Она оставила окно открытым, чтобы от взрывов последних снарядов отступающих немцев не полопались стекла.

Пение «Марсельезы» лишь изредка прерывается орудийными залпами.

На Марте та самая пижама, в которой она эвакуировалась из отеля в Хельсинки пять лет назад. Она звала тогда с собой Эрнеста освещать вместе финскую войну, ей думалось, обоим будет полезно вновь пережить чувство опасности, сблизившее их в Испании. Но Эрнест пожелал стрелять уток в Сан-Валли. И это тот самый Эрнест, который разжигал в ней страсть к работе военного корреспондента, в то время как женщина, занимавшая тогда почетную должность «миссис Хемингуэй», мечтала лишь о том, чтобы лежать вместе с ним у бассейна, потягивая коктейли под мимозами и пальмами. И вот теперь Эрнест захотел свить семейное гнездо, когда она всей душой рвалась на войну.