Миссис Хемингуэй - Страница 50

Марта уговаривает себя сказать «нет», просто открыть рот и сказать Эрнесту, что она больше не собирается думать об их совместной жизни, но вместо этого кивает, потому что за эти семь лет она тоже подсела на его любовь.

Она целует его в щеку, чуть не перевернув бокал. Тут же вспоминается их китайский медовый месяц: самолет сорвался в крутое пике, а когда наконец выровнялся, Эрнест как ни в чем не бывало поднял свой стакан: «Ну вот видите, ни капли не пролил!» И только после этого оглянулся проверить, как там жена. А потом Марта сидела, уставившись в иллюминатор, и размышляла, за кого ее угораздило выйти замуж. Его настоящей женой всегда была выпивка, а Марта так, любовницей.

Марта собирает вещи и направляется к выходу. Идет мимо гигантской ванной со сдвоенной раковиной и таким огромным биде, что в нем можно выкупать собаку. И уже стоит у самой двери, когда порывом ветра со стола сбрасывает карты. Замеченный ею рулон туалетной бумаги раскатывается по ковру.

– Эрнест! – смеется она.

Потом наклоняется поднять карты и видит, что начало рулона исписано синими чернилами. Почерк Эрнеста на шести квадратиках туалетной бумаги.

– Постой, – напряженным голосом произносит он. – Я сам все подниму.

Но Марта уже поняла, что он пытается от нее утаить: на туалетной бумаге, зияющей дырками от чернильных клякс, записано любовное стихотворение. Марта прочитывает его до конца. Занавески хлопают Эрнеста по спине.

– «Мэри, в Лондон», – произносит она. – Что это? Кто такая Мэри?

– Корреспондент «Тайм», – признается Эрнест, даже не пытаясь отвертеться.

Марта сворачивает рулон и ставит на стол. Так вот отчего Сильвия так странно смотрела на нее утром. Не потому, что забыла – просто решила, что Марте уже нашли замену. Возможно, Сильвия даже встречалась с этой Мэри. Марта уставилась на рулон, не в силах оторвать взгляда от нелепых стихов.

– Я не понимаю тебя. Ты говоришь, что тебе невыносима мысль о том, чтобы потерять меня, но в то же самое время пишешь стихи другой женщине?

Эрнест смотрит на нее умоляюще – но молча. Облепленный тюлем, точно жених – фатой своей невесты.

– А как фамилия Мэри?

– Уэлш.

– И кто же она тебе, эта Мэри Уэлш? Возлюбленная? Любовница? Следующая жена?

Эрнест уже готов что-то сказать, но не говорит. Как это в его духе – хотеть все сразу: и жену, и любовницу, и все, до чего может дотянуться. На самом деле он вовсе не бабник, он просто не понимает, что ему нужно на самом деле, потому и хватается за все подряд. Жены, жены, жены. А Эрнесту нужна не жена, а мама!

Марта страшно разозлилась. Да как он смел так с ней поступить! В конце концов, это просто неприлично – для всех участников очередного публичного трио имени Эрнеста.

– Зачем было умолять меня вернуться, если у тебя есть кто-то еще?

Эрнест растерянно пожимает плечами. Подходит к стеклянному шкафчику, молча наполняет бокал.

– Вперед, Эрнест, залей свою беду. Забудь обо всем. Полдень уже миновал – можешь позволить себе сколько захочешь, у тебя ведь такое правило?

Он стоит к ней спиной, глядя в окно.

– Ты смешон. Ты хуже ребенка. Попробуй развязаться с одним, прежде чем хвататься за другое. Это будет по-мужски. Все кончено, слышишь? С меня хватит!

Прежде чем закрыть за собой дверь, она снова взглядывает на пистолет – темнеющий, точно одна из этих дыр мостовой, откуда вывернули булыжник.

– Только не делай глупостей! – бросает она напоследок.

Выйдя на улицу, Марта идет к толпе женщин, которую видела из окна. Они уже вооружились ножами и кастрюлями, у одной в руке мясницкий тесак. Посреди толпы лежит кобыла, сломавшая ногу на выщербленной мостовой, – черногривая, с блестящей холкой. Женщины держат джутовые мешки и медные кастрюли в ожидании куска ноги, копыта или мохнатой морды. Марта пятится, когда одна из женщин ловко перерезает кобыле горло. Темная кровь заполняет ямы от вывороченных булыжников.

28. Гавана, Куба. Апрель 1944

Казалось, даже всемирная служба Би-би-си махнула рукой на эту часть света. Все, что Марте удавалось извлечь из радиоприемника, был треск да передачи евангелической церкви с Ямайки. Эрнеста порой бесило, что она постоянно крутит ручку настройки, но Марта хотела услышать новости из Европы и не собиралась сдаваться, пока их не получит.

«Финка» стала теперь куда гостеприимнее, буйные джунгли удалось укротить. Бассейн регулярно чистился, деревья и кусты раз в неделю подвергались стрижке. Тем не менее ведение хозяйства Марту не увлекало. И когда слуги донимали ее вопросами о меню и покупках, она выпроваживала их со словами: «Спросите мистера Хемингуэя. Я работаю».

Но ей все равно приходилось бороться с зарослями бугенвиллеи, составлять меню и распекать дворецкого, который целыми днями лениво жевал зубочистку. В удачные дни Марте казалось, что счастье подавляет ее, а в скучные она ощущала свое бессилие перед их тягучей медлительностью.

К радиопомехам добавилось звяканье колотого льда в столовой. Эрнест стал закладывать за воротник все раньше и раньше, чтобы снять напряжение предстоящего дня. Он зашел в гостиную, держа в каждой руке по кокосовому коктейлю. В грязной белой майке он был похож на обычного кубинского бомжа. Марта собралась сделать ему замечание, но вспомнила, что уже говорила об этом сегодня, и прикусила язык. Если раньше она называла его Свином в шутку, то теперь это стало не смешно.

Краем глаза Марта наблюдала за Эрнестом: ага, ждет, пока на него обратят внимание. Она, не торопясь, крутила ручку настройки. Сквозь помехи в эфире прорывалось то радио Флориды для рыбаков, то образовательная программа из Гаваны, пока наконец не послышались куранты заставки и четкий выговор лондонского диктора. Говорит Лондон.