Миссис Хемингуэй - Страница 18

– Это как раз по мне. Пусть уж лучше меня читает ворье, чем критики.

– Хорошо, очень хорошо. – Куццемано устраивается между Эрнестом и Сарой, наливает себе белого вина.

– Вы не возражаете, мистер Куццемано, если я украду у вас яблочко?

– Нисколько. Угощайтесь.

Хэдли грызет яблоко, вслушиваясь в беседу Сары и Зельды, но ловит себя на том, что все время поглядывает на этого человека. И всякий раз оказывается, что он смотрит на нее.

Вечер продолжается, и на террасе начинаются танцы. В какой-то момент вниз спускаются Патрик и Бу, сыновья Сары и Джеральда. Потирая сонные глаза, они спрашивают, что происходит, но, едва завидев Хемингуэев, опрометью кидаются наверх. Эрнест и Скотт поют под музыку «Чай для двоих» и не замечают этого стремительного маневра.

Куццемано весь вечер увивается вокруг Хемингуэя, тот довольно вежливо отвечает на его вопросы. Приятно, что Эрнест так любезен с человеком, который ему не нравится. Ведь иной раз ее муж может сказать что-то настолько злобное, что Хэдли удивляется – да он ли это. Она знает: Эрнест постоянно борется с темными мыслями и дурным настроением – но это же не повод хамить людям. Тяжелее всего бывает по ночам, когда он оказывается в мире, где не осталось ничего, что имело бы хоть какой-то смысл. А наутро Эрнест опять весел и приветлив, снова живо интересуется литературой и искусством и ловко складывает слова в прекрасные тексты.

Хотя Эрнест явно не испытывает теплых чувств к этому любителю книжных редкостей, он все же подписывает клочок бумаги, который Гарри поспешно прячет в конверт и заклеивает, проведя языком по кромке. Затем подписывает конверт: «Э. Хемингуэй, июнь 1926-го».

Позже Куццемано пододвигает кресло поближе к Хэдли. Она внутренне готова к комплиментам.

– Миссис Хемингуэй?

– Называйте меня Хэдли.

– Какое красивое имя. Я сам родом из Южного Хэдли.

– Где это?

– В Массачусетсе.

– А сейчас где вы живете? Полагаю, уже не в Массачусетсе?

– О нет. То в Париже, то в Нью-Йорке. Только там и можно жить. В Лондоне скука смертная. Там все слишком уж английское, не повеселишься толком.

«Интересно, он голубой, женатый или холостой?» – думает Хэдли. В Париже встречались все три типажа, причем частенько – совмещенные в одном человеке. Куццемано пытливо вглядывается в Хэдли – все ли его любезности дошли до нее? Зубы у него мелкие, как у рыбы.

– Могу я быть с вами откровенным, миссис Хемингуэй… Хэдли? – Куццемано придвигается еще ближе, понижает голос. – Сара рассказала мне о саквояже, миссис Хемингуэй, о чемодане, полном бумаг: первый роман мистера Хемингуэя, несколько коротких рассказов. Не поймите превратно, я говорю об этом вовсе не для того, чтобы вас расстроить, а потому, что работы вашего мужа – это истинное литературное наследие. И, что бы ни лежало в том саквояже, придет время, и все это будет стоить уйму денег.

Веки у Куццемано дергаются, словно самая мысль об утерянных ценностях причиняет ему боль.

– Я так понимаю, что саквояж потерян на Лионском вокзале? Четыре года назад, в поезде, который шел в Лозанну?

Хэдли растеряна.

– Я не хочу об этом говорить.

Куццемано придвигает кресло еще ближе. Его руки уже касаются ее колен.

– Миссис Хемингуэй, кто-нибудь еще знает о том, что было в том саквояже? Уверен, Эрнест, безумно обрадовался бы, если бы получил назад свои рукописи.

– Мистер Куццемано, спасибо за интерес к работе моего мужа, но полагаю, вы сильно преувеличиваете его тогдашнюю значимость для мировой литературы. – Она переходит на пронзительный шепот. – Четыре года назад мистер Хемингуэй еще не публиковался. Мы всего год прожили в Париже! Саквояж утрачен безвозвратно. Кто-то взял его по ошибке. Все пропало: рассказы, копии, роман – все, что было в нем. Я никогда не смогу забыть этот ужас. – Хэдли чуть успокаивается. – А тем более никогда себе этого не прощу. Теперь, если вы не против, мы оставим эту тему. Я не собираюсь тратить свой вечер на то, чтобы способствовать вашему обогащению.

После джаза Джеральд ставит вальс. Эрнест собрался пригласить жену на танец, но Хэдли хочется просто посидеть и послушать фортепиано. Какое-то время она приходила в себя после расспросов Куццемано, а теперь ей нужно единственное: помолчать посреди этой публики, не закрывающей рта. Брет Эшли права: все их разговоры – полная чушь.

Тогда Эрнест приглашает Зельду – пожалуй, наиболее безопасный выбор. Никто не питал иллюзий по поводу их взаимной неприязни. Они танцуют, неловко обнявшись, Зельда – неуклюжая и суровая, а Эрнест каждым своим движением старается выбиться из такта. Он нарочно косолапит, но партнерше не смешно. Ей явно не нравится, что ее втянули в такое дурацкое и слащавое занятие, как вальс.

Музыка закончилась, Зельда отходит обратно к своему хересу, но Эрнест не выпускает ее запястья. Звучит новая мелодия, быстрая и ритмичная, и он пытается закружить Зельду в квикстепе. Та в бешенстве, бокал расплескивается, но Эрнест по-прежнему держит ее за руку. Супруги Мерфи, Куццемано и Файф хохочут, но скоро их веселье скиснет: Хэдли знает, чего ждать от Эрнеста, когда он в таком настроении.

– Давайте, миссис Фицджеральд! Или вы только для кабаре и годитесь?

Зельда вырывается, но Эрнест, черт знает что втемяшилось в его пьяную башку, хватает ее и перекидывает через плечо, словно свернутый ковер.

– Пусти!

Эрнест не отпускает. Хэдли недоверчиво смотрит на обоих.

– Эрнест Хемингуэй, вы СКОТИНА!

В дверях возникает Скотт, в побелевших руках ваза с фруктами.

– Ты что делаешь? – Скотт хватает с подноса горсть инжира. – Немедленно отстань от моей жены! – От ярости он глотает окончания слов. – Я сказал, ОТПУСТИ ЕЕ!!!